Вчера, 20-го августа исполнилось 50 лет со дня вторжения советских войск в Прагу.
Один из последних текстов Петра Вайля.
Написанный десять лет назад,
В августе 68-го
Когда 21 августа 1968 года советские танки вошли в Прагу, мне было под девятнадцать. Хорошо помню себя того, хотя вспоминать малоприятно. Я слушал зарубежное радио, читал Самиздат, вроде всё понимал, но перебарщивал с попыткой понимания. Их, которые в Кремле, как все мои друзья, не любил. Но говорил о целесообразности с их точки зрения. Не оправдывал, конечно, но умничал и рассуждал, что надо пытаться понять их позицию – иначе необъективно. Кивал на «Расёмон» Куросавы, где одно событие четыре очевидца описывают совершенно по-разному. Большой релятивист был, каким и в девятнадцать быть неудобно. Повзрослев, понял, что мантра «у всех своя правда» – ложь: одна – правда, другая – притворяется. И другая мантра «чума на оба ваши дома» – враньё. Так не бывает: какой-то из домов всегда заслуживает больше чумы. Виноватых поровну – нет.
В то время и демонстрация протеста 25 августа на Красной площади не сильно поколебала: какой смысл? ведь ничего же не изменится. Как раз 25 августа Франция провела успешное испытание водородной бомбы в Тихом океане и стала пятой ядерной державой: кто ж заметит восемь человек с плакатами в Москве.
Сильный, оказавшийся решающим, толчок дал Александр Галич. Его песня:
Снова, снова – громом среди праздности,
Комом в горле, пулею в стволе –
Граждане, Отечество в опасности!
Наши танки на чужой земле!
Вопят прохвосты-петухи,
Что виноватых нет,
Но за вранье и за грехи
Тебе держать ответ.
За каждый шаг и каждый сбой
Тебе держать ответ!
А если нет, так черт с тобой,
На нет и спроса нет!
Тогда опейся допьяна
Похлебкою вранья.
И пусть опять – моя вина,
Моя вина, моя война,
И смерть опять моя!
В свои неполные девятнадцать я рассуждал о целесообразности.
Мой ровесник – моложе на 18 дней – студент Владимир Гнулик погиб 21 августа 1968 года от огнестрельной раны в грудь. Повар Ярослав Кубеш – на 19 дней меня старше – был раздавлен военным грузовиком. Студент Марио Мусих – на год старше – тоже. Строитель Милан Лампер – старше меня на два месяца – застрелен. Все они убиты 21 августа у здания Чешского радио в Праге на углу Бальбинова и Виноградской, наискосок от которого я прожил с 95-го одиннадцать из своих тринадцати с лишним пражских лет.
Возле радио тогда погибли шестнадцать человек. От 18-летнего автомеханика Ивана Лайты и 44-летнего железнодорожника Ярослава Швеца, убитых осколками танкового снаряда, до 72-летнего пенсионера Яна Баборовского, сгоревшего заживо в своей квартире в доме напротив, когда танки стали стрелять по жилым зданиям. 28-летний Иржи Клапка разбился, выпрыгнув из окна горящей квартиры на Виноградской.
Потом тоже погибали. 24-летнюю Марию Хароускову убили, когда она шла 28 августа по скверу в Кларове, через реку от концертного зала Рудольфинум и той площади, которая тогда еще не носила имя Яна Палаха. 10 сентября на улице Оплеталова, где в 1876 году впервые был полностью издан «Кобзарь» Тараса Шевченко, пьяный советский солдат застрелил 16-летнего типографского подмастерья Мирослава Беранека. 27 августа танк задавил на Смихове 70-летнюю пенсионерку Бедржишку Кадершабкову. 24 августа на Подольской набережной Влтавы были убиты 15-летний Карл Немец – выстрелом в сердце, и 15-летний Карел Паришек – выстрелом в голову.
108 человек погибли в Чехословакии при вторжении, около 500 были серьезно ранены.
Никого из них не тревожил вопрос о целесообразности. Одних – потому что их не спросили и они не успели об этом подумать. Другие не слишком задумывались, а просто знали, что им надо быть у здания Чешского радио, когда туда подходят танки.
Не задумывались – по-другому – и те, кто сидел в танках.
Александр Майоров, командующий 38-й армией, главной силой вторжения, вспоминает в мемуарах о совещании в Москве 18 августа, после которого к нему подошел командующий ВДВ генерал-полковник Маргелов: «Ну что, понял, Саша? – Так точно, Василий Филиппович. – А что понял? – осклабился воздушный десантник. – Действовать надо решительно и твердо управлять войсками. – Е..ть надо и фамилию не спрашивать – вот что надо!»
На том совещании министр обороны СССР Гречко сказал: «Огонь открывать только с моего разрешения». Дальше Майоров пишет: «Я взял на себя ответственность и приказал этим командирам (дивизий и передовых отрядов – ПВ) на выстрел отвечать залпом».
Вышедшие к Лобному месту на Красной площади 25 августа 1968 года задумывались и спорили. Ясно было, что действительно сейчас ничего не изменится, что затея – бессмысленная. Практически – точно. А по-другому – включаются другие критерии, не впасть бы в патетику. Господь, говоря о наказании Содома и возможном прощении города ради живущих там праведников, «сказал: не истреблю ради десяти» (Быт. 18:32). В Москве нашлись восемь человек. Поименно: Константин Бабицкий, Татьяна Баева, Лариса Богораз, Наталья Горбаневская, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Павел Литвинов, Виктор Файнберг. Они продержались на Красной площади с плакатами три минуты, после чего их арестовали, избили, приговорили к заключению и ссылке.
И тогда, и потом никто из них не приводил высоких доводов. И они сами, и их друзья, объясняя побудительные мотивы поступка, не сговариваясь, называют одну причину – было стыдно.
Это как раз то, о чем пел Галич. Мало быть без греха самому. За чужое вранье и за чужие грехи тебе держать ответ. Вина – моя, война – моя. Это называется – нравственность.
Какие кондовые слова – «целесообразность» и «нравственность». Из какого-то бухгалтерского лексикона, вроде «задействованности» и «востребованности». Российские деятели всех уровней любят еще и удваивать: «морально-нравственные» (ценности, например). В других случаях они к тавтологии не привержены: не говорят же «самолетно-авиационные» (перевозки, допустим) или «продуктово-продовольственные» (поставки, скажем). А тут – говорят, и становится ясно: не осознают, что произносят. И слова, и понятия – чуждые.
Пожалеть бы их, то есть нас – и тех, кто всё это творил, и кто одобрял, и кто молчал, и кто не хочет и не может покаяться, и кто говорил и говорит о целесообразности. Нет никакой целесообразности на свете. Есть добро и зло. И если ты не умеешь отличать одно от другого, то твое существование – нецелесообразно.
А о нравственности вслух не надо. Как писал Василий Розанов: «Я еще не такой подлец, чтобы говорить о морали». Надо делать. На длинной дистанции это оказывается выигрышно, даже если пока теряешь: как долгосрочное вложение – выгодно. «Когда не знаешь, как поступить, поступай по совести», – говорил Бродский.
Вот те восемь на Лобном месте так и поступили, ощутив стыд за себя и за других.
Поняв, что такая победа – как танки в Праге – не возвышает, а унижает, не облагораживает, а растлевает. Такая победа – разгромное поражение. На каком-то мраморе, или наоборот, вилами по воде, чтобы вечно наносило прибоем, надо бы написать эту формулу, отчеканенную Александром Галичем сорок лет назад на много лет вперед: «Граждане, Отечество в опасности! Наши танки на чужой земле!»
